Александр Башлачёв родился в мае 1960-го года в Череповце. Этот достаточно большой областной город (около 300 тысяч человек населения) живёт в основном за счёт своих заводов и химических предприятия. И, как это бывает во многих городах подобного типа, люди едут сюда преимущественно за работой. В свободное время большая часть населения, конечно, пьёт - серые будни дают о себе знать. В семье Башлачёвых же всё не так. Мать Александра - учительница в школе, а отец - начальник цеха череповецкого металлургического завода. Живут, как и все честные работяги, не бедно и не богато. И кажется, что череда серых дней за окном так никогда и не закончится, не рассеется, не будет взрыва красок, эмоций и чувств. Но в копилку любви и надежды маленького Саши в детстве по крохотной монетке падают те самые капли любви, с которыми уже совсем скоро ему самому будет не сладить.

Ещё в школе Александр начинает писать стихи для классного альманаха. Маленький Саша аккуратно выводит букву за буквой, рифмуя слова буквально на лету. Стихи становятся не столько его хобби, сколько стилем жизни. В шестом классе Башлачёв берётся за прозу. Книгу, которую он в тайне будет писать, пресытившись стихами, не увидит никто из его одноклассников и учителей, потому что она будет уничтожена самим автором. Но каким же чудесным было это время! Время, когда можно было склониться над очередной книгой по философии, или томиком Есенина, и погрузиться в те образы, в те тайны бытия, которые автор с первых же букв начинается вытаскивать, как бусинки на нитке, откуда-то из глубин своей души. И истинно прекрасны те времена, когда мы понимаем, что впереди нас ждёт только самое лучшее, только самое светлое.

Между тем, время обучения летело. Да и в целом времени оставалось не так уж и много - Александру уже исполняется 20 лет. Неудачный опыт работы художником на заводе отца в очередной раз расставил все точки над i - Саша хотел стать журналистом и никем иным. Он чувствовал живое дыхание слова, мог привораживать рифму, и тексты-заклинания уже начали свои ритуальные хороводы в молодой и стопроцентно безумной голове юного поэта. Во время его учёбы в Свердловске, на факультете журналистики, рождается первое произведение из тех, что в будущем принесут Башлачёву славу самобытного национального поэта. Это будет "Грибоедовский вальс".

Вот она - первая полупрофессиональная проба гитары, эти руки молодого неуверенного в себе поэта, который после первых аккордов уже начинает плавные словесные плетения, уносящие нас куда-то вдаль. Мы, подобно главному герою произведения, проваливаемся в трагическую вселенную, в которой не хочется жить, но которую очень хочется изменить. Мы стоим на маленькой заплёванной деревенской сцене малоизвестного совхоза "Победа", видим все эти лица-морды на слёте-симпозиуме, ловко прыгаем на последнюю ступеньку поезда "Свердловск-Ленинград" и, надеясь на лучшее, пьём горячий чай у промёрзших насквозь окон вагона, пытающихся съесть жар сердец и внутреннее тепло, спасающее попутчиков своих от вечного поста мёртвой белой зимы. Всё это происходит сейчас, здесь. Словно переносясь из настоящего в прошлое мы окунаемся в атмосферу этих песен, времени для которых не существует, но которые некогда родились на бумаге, сложились в пару ловких вёртких слов и были утверждены своим создателем. Но коридор к первоисточнику снова схлопывается, а первый предохранитель в голове Башлачёва уже перегорает, как вы понимаете. Окончив песню, он ставит гитару рядом с собой, закуривает "Беломор" и понимает - вот оно, то, ради чего стоит жить.

В памяти всплывает момент из детства, когда прочитав "Опыты" Мишеля де Монтеня, он уже выводит для себя формулу определяющую нравственность человека, как его независимость. И единственным путём, который сможет дать эту независимость, конечно же, является творчество. Не столько журналистское, сколько поэтическое. Вольный дух, который поведёт Башлачёва по жизни - от первых ступеней института, до того самого проклятого подоконника, уже бьёт фонтаном и не позволяет изменять самому себе. Лишь хорошая дружба со старостой группы спасает его от выговоров по поводу многочисленных прогулов. Кажется, что он не учится, а просто воспринимает всё налету. Предметы, связанные с литературой, даются ему крайне просто. Проблемы возникали только с военной кафедрой, на которую сплошным потоком текли башлачёвские справки о плохом состоянии здоровья, выписанные то тут, то там полузаконным образом. И дело здесь даже не в нежелании служить, но в том самом нежелании прислуживаться и действовать по указке, которое уже тогда воспринималось как попытка "откосить", как - нелепица какая-то - неуважение к своей стране. Но о каком неуважении может идти речь, когда понимание Родины и государства абсолютно расходятся в сознании? Когда своим духовным вкладом человек ежедневно сдвигает такие непосильные глыбы времени и морали, совершает труд, который до сих пор трудно недооценить? Ведь у каждого сознательного человека свой фронт в нашей сегодняшней жизни, это и есть тот самый Вечный Пост, как вы понимаете... Однако и на обычных лекциях Александра видят нечасто - его образ жизни всегда являлся для близких и друзей загадкой. Полуночное существование в сыром неотапливаемом полуподвале сказывалось на нём достаточно сильно, и порой болезненность, вызванная самим фактом такого существования в чужом городе, выплёскивалась не стихами и песнями, но нервными срывами, которые Александр старался ото всех скрывать. Но то, что можно скрыть от других, никогда не утаишь от себя. По факту этих депрессий, подпольными путями, Башлачёв сделает себе справку, которая освободит его от службы в армии. На бумажке, заверенной штампом врача, будет красоваться одно единственное слово - циклотимия.

В посиделках с друзьями, которые обычно продолжались ночами напролёт, Александра спрашивали, что же он хочет от жизни? И это был очень уместный вопрос. Молодой поэт, чьи стихотворения, написанные для группы "Рок-Сентябрь" сделали её лауреатом конкурса, проводимого в то время "Комсомольской правдой", лишь улыбался, и, откинув голову на спинку кресла, говорил "Я хотел бы быть ветром..." И вот он - первый из последних гениев современной литературы. Не только ветер, но и свеча, которую, как вы понимаете, очень легко погасить.



В 1984-ом году Башлачёв увольняется из редакции газеты "Коммунист". Его утомляют бесконечные похожие друг на друга темы для статей - самые что ни на есть советские. Здесь и достижения ударников труда, и прочие заметки о работе партии, а также вечные поиски тех, "кому на Руси жить хорошо". Он пытается разнообразить их собственным журналистским видением подрастающей рок-культуры, но рано или поздно это утомляет. Позже в своей книге Лев Наумов процитирует Башлачёва: "Если ты чувствуешь в себе любовь, ты люби и рассказывай о ней. Если ты что-то ненавидишь, а, как мы поняли, это тоже любовь, рассказывай об этом. Но честно, слушай себя! Не пытайся придумывать какие-то немыслимые образы, целлофановую культуру создавать. Жизнь есть жизнь, и она не простит тех, кто думает о ней плохо."

Душа Александра уже больна другой Россией, не краснознамённой, подневольной, "абсолютно-вахтёрской", но свободной и мыслящей самостоятельно. Его рок - это музыка. Это рок-музыка, которая учится сама у себя. Начинается с колокольчиков на шее и запястье, зарождается семенем земляники в январском лукошке песни и прорастает в зрителе, расцветая отголосками того самого Имени Имён, которое бездумно растерзано миром. Миром, в котором очередной Богатырь не на жизнь, а на смерть бьётся с собственной головой и уже не видит, что всё произрастает из него самого.

В том же году близкий друг Саши, Леонид Парфёнов, знакомит его с журналистом и музыкальным критиком Артемием Троицким, публикации которого в это время уже были запрещены в советских изданиях. На счету Троицкого к тому моменту было множество статей про группы такого масштаба, как "The Beatles" и "Deep Purple". Увидев у себя в дверях очередного поэта-композитора "а-ля непризнанный Высоцкий", он, конечно же, без особого восторга посмотрел на него, предложив сыграть что-нибудь "из своего". И в этот момент происходит что-то невероятное... Башлачёв берёт в руки гитару и резкими ударами задаёт ритм, задаёт темп биению сердец. Он отточенными, уверенными движениями пальцев по струнам уже растирает себя в кровь, в стружку, выдавая уникальный по своей силе материал, воронкой раскручивающийся из несмелой рифмы до очередной аналогии. Он из простого ковал сложное. Ковал плуг поэта-пахаря, соблюдая весь творческий процесс, от простого поднимаясь в слоге и идее во всё более сложные картины и образы, над которыми весёлым скачущим плясуном перепрыгивали по семи кругам беспокойного лада его пальцы, взвывая на горячей струне. Троицкий смеялся. Парфёнов не сразу понял, что вызвало этот смех и озадаченный язычеством ситуации, той магией, в которую оказался вовлечён, просто ждал развязки этого невероятного поэтического хоровода. А маленький человек с гитарой уже растворялся в пьянящем болью и скорбью воздухе, превращаясь во что-то удивительное. В такие минуты человек исчезает. И из него говорит что-то Великое, Необоримое. Нечто, занимающее всё пространство вокруг себя и сжимающее лёгкие слушателя изнутри, захватывая дух. Именно так расправляет крылья новорожденная бабочка, именно так начинается путь, длинною в четыре неполных года. Троицкий, тогда ещё волнительно заикавшийся, конечно же почувствует в Башлачёве что-то невероятное. Он предложит ему поехать в Москву или в Питер. Туда, где такого ещё никто не слышал, но где уже формируется "первый эшелон" рок-поэзии, для которого Башлачёв будет признан годным и рядовым.

И вот само время закрутило Башлачёва в колесе квартирников, на которых он молился любви под звон колокольчиков и перебор гитарных струн. И молитвы эти были такими родными и близкими, что даже видавшие виды музыканты отмечали их стройность и гармоничность. Но, несмотря на уникальный стих, Александр так и не смог подобрать своего ритма. Он всегда вырывался за рамки нужной, "причёсанной" песни, отказывался от многих предлагаемых концертов перед публикой, предпочитая небольшую компанию уже известных людей, которые помогали ему организовывать всё новые и новые выступления. И, как олимпийский огонь, вести о новом талантливом исполнителе уже переходили из рук в руки, передавались на магнитофонных лентах, а Башлачёв всё также неуёмно сбивал пальцы в кровь, оставляя капли души не только на гитаре и собственной рубашке, но и в сердцах каждого своего слушателя. Но многие квартирники не всегда заканчивались ночлегом на месте выступления. А значит вечером надо было расходиться по домам. И Александр, взяв гитару в одну руку, спускался по лестнице очередного подъезда. Питерская ночь слепила своим тёмно-синим небом, он шёл мимо маслянисто-чёрных речек, закованных в гранит, мимо новостроек, по опустевшим улочкам. И идти было некуда, ведь дом находился где-то там, в далёком Свердловске, где в 1985-ом году уже рождается его первый сын Иван.

В отличии от своих "коллег по цеху" - Цоя или Агузаровой, Башлачёв не стремился к славе, деньгам и публике. Александр играл для своих, и свобода от популярности, в его понимании, конечно, соответствовала внутренней свободе. В своё время он был дружен с Андреем Вознесенским и с Аллой Пугачёвой, которая во время очередной их встречи, нарисует на внутренней обложке его паспорта сердце и каплю крови. Но всё это не то, не то, не то... И как же нам сложно понять загадку души настоящего поэта, для которого творчество это не деньги или заработок, для которого боль - это фильтр, а следование за своей больной любовью к миру - необходимость, ведущая к очищению. Но приходит время, когда после продолжительной тяжёлой болезни, сын Башлачёва умирает. И дичайшая депрессия накрывает поэта с головой. Она заставляет творить, заставляет пульс в висках биться сильнее, потому что если не работа, то смерть. И именно после этого события были написаны самые монументальные башлачёвские песни. Песни-плачи, песни-притчи, песни-эпосы, песни-обелиски - "Случай в Сибири", "Посошок", "Абсолютный вахтёр",  "Егоркина былина", "На жизнь поэтов" и, конечно, же "Ванюша", как чудовищная исповедь светлой и не запятнанной грехами русской души. И уже становится не важно - снег на улице или зной, работа кипит - если не в тетради, то в голове. Александр предпринимает попытку записать свой первый альбом - "Вечный пост", но поступает с ним также как и со своим школьными произведениями - уничтожает оригинал, потому что он не соответствует его ожиданиям: слишком грязно для записи, но слишком прилизанно для понимания и передачи всего того коктейля чувств, который бурлит внутри. И остаётся последний выход - бумага. Башлачёв судорожно записывает все свои тексты. Нужно успеть. Нужно всё закончить. До записи одной из последних песен - "Вишни", мало кто из друзей подозревал, что происходит с Александром. Да и он был таким всегда - сам уходил, и сам приходил, если квартирник был ему в тягость, то просто его отменял, находил тех людей, которых ему было нужно найти, ночевал неизвестно где, нередко переезжая от друга к другу, зачастую собирал бутылки на улицах Санкт-Петербурга, чтобы накопить на билет домой. В последние годы жизни, само существование его превратилось в переезды, в побег от самого себя. И к чему ещё может привести такой повышенный внутренний градус горения?

И вот перед нами финал. Тот самый финал, который до сих пор остаётся неразгаданным. Пёс Петербург лакает нефтяные воды Невы. Холодная февральская ночь. Белый хоровод снежинок с вихрем проносится за окном, а человек с гитарой аккуратно перебирает струны усталыми пальцами. Его глаза уже не такие жизнерадостные, как несколько лет назад. Он выглядит сосредоточенно и выстраивает свои песни каким-то определённым пугающим образом, развивая в повествовании мотив смерти, доводя притчу о ней, по словам очевидцев, до последней финальной точки. По оконному стеклу, со стороны квартиры, уже сползает одна капля воды, потом другая, потом третья... И все те, кто видел Александра в эту ночь уверяют, что он был немного не в себе, собрал друзей вместе, никого не предупредив заранее, испытывал тяжелейшую депрессию, сильно нервничал. Тексты его, тяжёлые и болезненные, до сих пор наизусть никто не знал, что заставляло Башлачёва огорчаться ещё больше. А вдруг всё зря? Вдруг всё это никому не нужно?

Утро наступит неожиданно быстро. Саша проснётся первым, будет ходить по квартире из угла в угол, попытается разбудить хозяев, ведь сегодня они вместе собирались в баню. Но никто не просыпается, все досматривают свои спокойные утренние грёзы-сны. И пока все спят, замкнутый как в клетке Башлачёв, спелёнатый своими идеями, словно простынями плацкартного вагона, подойдёт к окну. Через открытые ставни холодный снежный ветер дует прямо в лицо. А окна... Не такие, как принято представлять себе - высокие и большие. Странные прямоугольные ставни параллельного мира. Александр берёт в руки трубку телефона и звонит своей жене - она уже ждёт от Саши второго сына. Его назовут Егором - Башлачёв точно это знает. Он сегодня как никогда молчалив и за весь разговор произносит лишь несколько уже избитых временем фраз. Александр что-то взвешивает и, кажется, о чём-то безумно сожалеет. Тот самый ветер, которым он всегда мечтал стать. Но теперь, конечно же, поздно. Теперь уже поздно всё, и жить навзрыд больше не получается...

Высота такого окна не позволяет человеку встать на подоконник в полный рост, как вы видите. Приходится присесть, свесив ноги вниз. И вот тот единственный момент, когда ты ещё жив, но уже приходит осознание содеянного - когда голые стопы касаются холодных кирпичей фасада здания. Пути назад уже нет - обратно не заберёшься. И остаётся только раскинуть руки и немного оттолкнуться от подоконника... Немой мёртвый февраль ещё долгое время будет заметать вьюгами Северную Столицу, провожая по дороге на погост одного из лучших своих поэтов. Поэта, которого, в последствии, будут сравнивать с Пушкиным и Высоцким, Человека Поющего, чьи песни позже будут использованы для одноимённой театральной постановки.

Александр Башлачёв будет похоронен на Ковалёвском кладбище 23 февраля, в день защитника отечества, что, конечно же, очень символично. На крышку гроба, заботливые друзья положат гитару и похоронят её вместе с Сашей. Он очень любил "Утиную охоту" Вампилова. И все собравшиеся здесь сегодня ожидают от него невероятной мистификации. Что подобно Зилову он выпрыгнет им навстречу такой живой и звенящий человек на пружинках. Но чуда не случается. И снова в немую землю, как уже сотни раз до этого, опускают человека, чей затихший голос дал окружающим неимоверный заряд Силы и Любви. Того, кто проповедовал Любовь как Воздух, необходимый для жизни. И кто жил также, как горел. Как писал в своих сложных и таких нужных песнях.