Антонио Гауди: архитектура сознания

Гения воспитать нельзя, гением можно только родиться,

но родившись гением, можно им и не стать.

Татьяна Черниговская

Советский журналист и писатель Евгений Богат когда-то сказал, что об уровне чести общества можно судить по тому, торжествует ли посредственность. Но единственной деталью, которую он забыл уточнить, было то, что посредственность торжествует в любом обществе. Гений, а тем паче безумец, на которого косятся всю его сознательную жизнь, обречён на заслуженное признание только после смерти. Толпа рукоплещет его внутренним конфликтам или бедности, его сумасшествию и чудовищным испытаниям. Она жаждет зрелища и крови. Ей нужен герой. Но герой — это всегда кто-то другой. Тот, кто позволил себе чувствовать вкус жизни, вкус и аромат своего творчества. Не важно, будет ли это яркая краска или пресный лист бумаги. Это крохотные кванты шедевров, которые распускаются невероятными бутонами и отравляют своего автора токсичными парами творчества. Гениальная жизнь всегда безумна. Безумна и нелогична жизнь любого мастера. Кто-то скажет, что талант — неважное оправдание для извращённых архитекторов, художников, драматургов, неуживчивых мерзавцев и невероятного цинизма юродивых. Но нужно понимать, что они, поражённые сифилисом гениальности, сбившие мозг и руки в кровь, ушедшие за флейтой Пана, навсегда останутся заложниками своих работ. Узловатыми изломами рук своих они ткут новое пространство, создают новый ландшафт на пути мысли, изгибами своих талантливых пальцев подчиняют себе законы света и тени, создают новые правила мышления и уникальную культурную мифологию. У них нет времени размышлять над своим образом. А зеркальному отражению реальности их портрет не требуется. Требуется лишь результат их работы. Они — никто, и всегда приобретают форму воспеваемого ими сосуда. Когда очередной художник берёт в руки кисть, он сам становится полотном. Когда мерзкий желчный холостяк в своих творениях ведёт диалог с Богом, он сам становится Богом.

Но не каждый добившийся признания достоин бессмертия. Долговечность произведений есть мерило любого мастера. И чем дольше его творение окружают загадки и мифы, тем дольше он будет жить. Человек приходит сюда, чтобы задавать вопросы. Серьёзные, важные, большие вопросы. Но не при помощи речи, а при помощи того, что он может воплотить сам, здесь, имея из инструментов только собственный мозг, умелые руки, внимательный взгляд. Лишь они творят, а художник всего лишь переносит их наблюдения на экран реальности. Сделать ясными и мягкими линии мрамора, взорвать фантазию зрителя, слушателя, читателя, драматургией защемить сердце и вылечить старую рану, найти чудесный источник, который поможет другим вдохновляться и вдохновлять — всё это может гений. И всё это — важнейшие вопросы. Однако один из них до нашего сегодняшнего героя себе не задавал никто: «Можно ли приручить свет? Можно ли сделать его частью великого художественного замысла?»

Антонио Гауди в «Лабиринтах».

Ничего не стоит жизнь без подвига. Подвига более великого, нежели банальные семья и дети. И пусть сегодня за этот очерченный мелом круг я буду проклят — в этом нет абсолютно ничего пугающего. Ведь жизнь ткёт свои полотна в стиле самой изощрённой драматургии. И пусть сегодня мы все будем в неё вплетены, как вплетается утреннее Солнце в разноцветные яркие изгибы витражей, напитывая их красками, предавая им смысл. Ведь любое человеческое делание ничтожно, если им не упивается бесконечность. И никто ещё не создал тот шедевр, который будет существовать вечно. Но попытки были — множество более чем достойных. Хрупкие холсты, опровергаемые слова и ноты, всё то, где присутствует бесконечный отвратительный человеческий «вкус».

- И как вам этот шикарный пейзаж, коллега?

- Нееет... Он мне не по вкусу.

Уточнённый вкусовой рецептор уже напитан великой простотой картонного мира и... бургер, конечно же, популярнее, чем Моне, несомненно. И в нём тоже есть своё величие — величие непотопляемого авианосца вкусов наших современников... Этой градации соответствует всё — от икон, которые со знанием дела рассматривает антиквар, до последней пачки чипсов в магазине. Однако должно же существовать что-то, что выходит за рамки данной системы ценностей — мудрой и такой человечной, если разобраться.

Первые плетения лучей солнца наш сегодняшний герой начнёт ещё в утробе матери. Его память, кажется, сохранит все эти обменные процессы, приток кислорода и самый-самый главный момент, когда после большого коллапса твой маленький уютный мир выплёвывает тебя в неизвестность. И первое, что ты можешь... О Боги... Первое, что ты можешь различить — это свет. Неописуемое пространство, которое заливает только что открывшиеся глаза и заставляет постоянно щуриться. Оно стучится внутри — в мозг, в сознание, чтобы поселиться там навсегда. И светить уже больше не извне, но через какое-то время сочиться изнутри, вкладываясь в каждый жест, в каждую позу, в каждую гениальную мысль. Как же прекрасен этот момент, когда ты всё ещё обладаешь потенциалом творца, и мишура окружающего мира не беспокоит тебя. Когда тебе не приходится играть в отношениях с женщинами, в социальных и даже внутренних моральных нормах, но ты уже можешь играть со светом, который обязательно следует за долгой тёмной ночью и вновь поражает твой мозг своим величием... Наш сегодняшний герой, словно в насмешку над его гением, будет вовлечён в игры взрослых уже на следующий день после рождения. Его поспешно крестят в соборе Святого Петра. Боятся, что не выживет. Родители Антонио, названного в честь матери, боятся за душу своего ребёнка. Ах, если бы они знали, что переживать не за что... И, хоть до последнего никто не будет уверен в том, что болезненный мальчик выживет, Антонио обманул смерть.

В монастырской школе Коллеже де лос Падрес Эсколапио юный Гауди не проявлял себя успешным учеником, как и положено любому гению. Зато на фоне остального выделялось его пристрастие к геометрии. В этой сфере юный Антонио отличался особым усердием. В геометрии, казалось, он видел что-то волшебное: падение прямой линии из одной точки в другую часто превращалось в его рисунках в интересные образы, в волшебную вязь, которую он конспектировал с мест, где проводил львиную долю свободного времени, — с развалин полуразрушенных монастырей. В 1867-ом году в возрасте 15-ти лет он активно участвует в школьной жизни — расписывает кулисы театра и размещает несколько своих рисунков в еженедельнике «Эль Арлекин», тираж которого составлял 12 экземпляров.

Уже через два года Антонио переезжает в Барселону. Он готовится учиться на архитектора, и 5 лет проводит на подготовительных курсах, попутно работая чертёжником сначала с Жузепа Фонсере, а затем у Франсиско де Паула дель Вильяра. Живопись в камне очень увлекает его. Это особая творческая система, в которой чётким и выверенным должен быть каждый элемент, в котором видение имеет первостепенную и самую важную роль. Но, как и любая творческая система, она не гарантирует прекрасного результата тем, кто связывает с ней жизнь. Не существует благостных святынь, облечённых в форму, поскольку внутри себя формы могут быть бессмысленны, несодержательны. Важно, что именно человек хочет принести в мир, а не то, каким путём он идёт. Это заложено в самой онтологии, и было бы не так страшно, если бы мы спорили только на фоне искусства, верно? Однако мир всё больше спорит относительно форм, даже не интересуясь содержанием, не заглядывая внутрь. Мы всё ещё встречаем по одёжке любую идею, рассматриваем с точки зрения её внешнего проявления. Абсолютная, тотальная некомпетентность проявляется тогда, когда перед дверями очередного храма, будь то новый спектакль, новое культурное явление, либо просто точка зрения, с которой мы раньше не сталкивались, мы уже озвучиваем свой вердикт. Наше общество строится на людях, которые судят по форме. И навязывают данную политику всем остальным, чтобы сократить время на многочисленные прения и разбирательства. Зачем разбираться, если можно осудить заблаговременно? И сказать, что нечто новое выглядит если не глупо, то как минимум странно. И гениальный Гауди тоже невероятен и причудлив в своих творениях.

С детства наш сегодняшний герой страдал тяжело формой ревматоидного артрита. Такой чудовищной, что даже новые ботинки зачастую приходилось размягчать ударами кувалды, прежде чем начать носить. Ну или просто давать разнашивать кому-то другому. Это заболевание, которое тоже привыкли оценивать по форме: причудливой и пугающей. Зачастую скрюченный недугом, пугающий и болезненный, но невероятно огромный внутри, Антонио был похож на свои работы — странные и чудаковатые, но наполненные невероятной геометрией пространства, вместившие в себя столько солнца, сколько нужно. И преломившие свет так, как задумывал архитектор. «Я сын, внук и правнук котельщика. Мой отец был кузнецом, и мой дед был кузнецом. Со стороны матери в семье тоже были кузнецы; один ее дед бондарь, другой моряк – а это тоже люди пространства и расположения». И, поскольку изначальные координаты в пространстве Гауди не устраивали, в Барселоне он попытался создать вид наследника достаточно знатного рода: по некоторым сведениям, свои первые восемь стипендий он тратит на покупку золотых часов, которые станет выдавать за семейную реликвию.

И вот он — человек в лайковых перчатках и цилиндре, которого хроническая болезнь время от времени превращала в пугающую и жалкую изломанную фигуру. Невероятный модник, добряк и циник одновременно. Женоненавистник, содрогающийся от омерзения при виде целующейся пары или дамы со слишком откровенным декольте. Выглядящий почти в два раза старше своего возраста, Гауди, однако, имел проблемы в общении с женщинами абсолютно не поэтому. Существует целые четыре теории о том, что сделало нашего сегодняшнего персонажа закоренелым холостяком. И все они говорят о внутренней неуверенности или раздражительности Антонио. Но вот на стол опять ложится лист бумаги. И можно снова создавать целые пространства. Волнение отступает. Ты можешь заняться тем, для чего тебя до сих пор и держат здесь... Но где-то здесь, среди прочих чертежей и бумаг, на столе находится одна очень интересная — это просьба городского совета Барселоны поработать над оформлением первых газовых фонарей. Больше муниципальные власти ни одного проекта Гауди не поручали. Слишком много просит. Делает всё очень странно. Необычный профессионал.

Но вот ещё заказ, и Антонио спешит к Манелю Висану Монтанеру, известному брокеру. Тот просит спроектировать летний дом. Что-нибудь такое... такое... Хммм... Но ни слова больше! И во время осмотра места постройки глаз архитектора уже цепляется за пальму, которая стоит вон там, неподалеку... И ковёр жёлтых цветов... Пальмовые листья как элемент узора, жёлтые цветы на облицовочной плитке здания, и вот брокер уже фактически молит о пощаде, в очередной раз разоряясь на закупке необходимых материалов. Однако уже через два года он сможет снова нормально спать — здание будет закончено. Интересное и необычное, яркое, невероятно наполненное чувством стиля. Антонио тоже не окажется в накладе — на новый дом в пригороде приходят посмотреть как местные, так и городские зеваки. Гауди же получает патент и открывает собственное бюро, которое позволяет ему принять участие на Всемирной выставке 1878 года в Париже со скромным, по меркам самого Гауди, стендом. И вот тут-то его настигает настоящая удача в лице промышленника и мецената Эусебио Гуэля, который сделает Гауди очень заманчивое предложение.

Деньги и гении не созданы друг для друга. Деньги помешают таланту, обязательно помешают. Запутавшись в собственных желаниях, отвлекаясь на покупки и реализации своих пошлых замыслов, каждый тщеславный мерзавец забудет, что может создавать. Потому отдавайте деньги гениям очень внимательно. Только на самые необходимые нужды. И реализации творческих проектов, разумеется. Иначе для чего вообще нужен некий творец? Да и для чего нужен меценат, если не для того, чтобы на чужом горбу гения въехать в бесконечность? М?

Гуэль подписывает все запросы Антонио почти что не глядя. Его бухгалтер пребывает в тотальной растерянности: «Я наполняю карманы дона Эусебио, а Гауди их опустошает!» Даже оставшийся после стройки кирпич не огорчает Антонио. Это значит, что можно пристроить к уже готовому зданию что-то ещё! Его идеи гармоничны, они живут. И потому странные добавления и дополнения не кажутся чем-то чуждым, но наоборот, показывают эволюцию архитектурной мысли. Однажды после постройки своего очередного преступления Гауди обратит внимание на то, что муниципальный совет снова схватился за голову: «Ну что это такое, что это, что это за фасад, который вылезает вперёд на половину улицы? Нельзя ли его усечь?..» Антонио задумается. В очередной раз осмотрит фасад. Потом на охваченных пламенем негодования представителей муниципальной власти и согласится подправить своё произведение с одним маленьким условием: установкой на здании таблички с надписью «Изуродовано по распоряжению городского совета Барселоны».

Но время идёт и некогда выдающийся, хоть и странноватый щёголь, понемногу теряет лоск. Из одежды исчезает шик: пропадают шейные платки. Шляпы, лайковые перчатки, некая бравада — понемногу всё это внешнее и наносное сходит на нет. Наверное, именно так проходит цветение гения, когда к зрелому, серьёзному возрасту мишура спадает. И если облетели цветы, значит, созрел человек. Значит, смотрит на себя не снаружи, а уже вовсю изучает изнутри. И, по большому счёту, плевать, что подумают все эти люди, тем более если на личной жизни уже давно поставлен большой жирный крест. Так, без трагедии и пафоса, погружённый в собственную мудрость, Гауди стал другим — немного неряшливым, в тридцать лет выглядящий на все пятьдесят. В том числе и из-за болезни, конечно. Со временем он начнёт выглядеть ещё более гротескно: забывающий надеть нижнее бельё человек неопределённого возраста предпочитал любому транспорту собственный ноги. Он мог подолгу брести к морю, чтобы просто побыть наедине с ним. Гауди начинает поститься, временами доводит себя до изнеможения. И как вы считаете, так ли приходит мудрость? И что может дать человечеству такой персонаж?

Но Гауди продолжает работать. В своей мастерской он создаёт пространственную алхимию: отказывается от прямого угла и несущих элементов, равномерно распределяя нагрузку здания на все детали постройки, изобретает параболическую арку, изобретает пандусы для подъезда на машине аж на пятый этаж, прямо до своей квартиры. Последняя идея, правда, будет зарублена на корню за излишнюю фантастичность и со временем трансформируется в подземный этаж-парковку. Гауди перемешивает каталонский котёл культуры: римляне, вестготы, арабы, карфагеняне... Все элементы традиционных архитектурных особенностей этих народов находят место в стиле одного единственного архитектора. Того, кто строит дома без чертежей, создавая пространственные модели. Некоторые проекты Гауди избыточно «иглисты», другие — слишком плавны, все они несут отпечаток одного автора и все, несмотря на их избыточность и уникальность, выполнены на невероятном уровне. И каждое произведение Гауди дышит, оно светится. Потому что Антонио удалось подумать о том, о чём до него никто подумать и не догадался: внутри должно быть достаточно воздуха, достаточно пространства для того, чтобы внутренняя атмосфера тоже превращалась в элемент искусства. «Исчезнут углы, и материя щедро предстанет в своих астральных округлостях: солнце проникнет сюда со всех четырех сторон и возникнет образ рая... так мой дворец станет светлее света». Эти слова Антонио скажет про Каса-Мила́ — дом, построенный для семьи Мила. Его архетиктура — это пространство множества плавающих пространств-пузырей, соединённых между собой в систему комнат. Данная постройка станет последней светской работой Гауди перед окончательным погружением в одно из самых невероятных произведений человечества — Искупительный Храм Святого Семейства.

Великие мысли не заимствуются. Они рождаются в головах действительно достойных людей. Да, вся культура строится на заимствовании. Но иногда появляется гений, который создаёт новые парадигмы, новые концепции, иначе смотрит на вещи. За это не платят денег, это не просчитано бюджетом. Ни на одну гениальную мысль, которая рождается в светлой голове, никогда не существует технического задания. Её рождение невозможно предугадать никому — даже её автору. И тот момент, когда вас признают гением — непредсказуем. Что же тогда можно требовать от них, талантливых мерзавцев, которых хочется причесать, в которых чувствуешь внутреннюю силу? Не работают фразы вроде: «Создай гениальное произведение, нам нужен взрыв, нам нужно новое!» Именно поэтому профессиональные креаторы — полностью кастрированный и стерильный класс. Они не могут выдавать талантливый материал 24/7. Профессия «создатель шедевров» — ложная и лицемерная задумка, поскольку её требования невыполнимы изначально. Более того, профессионал всегда причёсан, гладок, он владеет необходимыми базовыми навыками. А отталкиваясь от навыков, которым научены миллионы таких же ложных творцов, нельзя создать шедевр. Это машина, которая внедряет в сознание и работает по определённому алгоритму. Поэтому до сих пор не существует профессии «гений», в сознании подобных героев алгоритмы отсутствуют, они выстраиваются самостоятельно — ещё одна великая работа, за которую никто не заплатит. Как во время охоты за отдельными одарёнными личностями необходимо спокойно наблюдать, сидеть и, затаив дыхание, ждать — получится ли создать некий новый смысл этому странному чудаку? И если получится, то когда? Но гений рано или поздно обязательно проявит себя. Проявит, чтобы войти в Вечность и, при определённом уровне доверия, даровать её вам.

И вот она — Саграда-Фамилия. Невообразимый храм, который впервые появился на чертежах Франциско дель Вильяра и был заложен 19 марта 1882. План был детально просчитан, сделаны чертежи, величественный искупительный собор, посвящённый Святому Семейству, обрёл свою первую форму. Однако по воле случая или кого-то, кто следит за исполнением людьми их амбициозных проектов, идее этой не суждено было воплотиться в жизнь. И место главного архитектора занимает Гауди. Антонио просиживал дни и ночи за изучением Библии. Собор, по задумке Гауди, должен был каждым элементом своим подчёркивать определённые библейские мотивы, выхватывать аналогии, каждым элементом своим соответствовать грандиозной библейской культуре. И заказчик этого творения, конечно же, не отдельная личность и даже не народ, но некий более придирчивый господин, которому было важно, чтобы спасённый им в детстве мальчик наконец-то в полной мере проявил себя. И перестал творить напоказ публике, которая в его искусстве видит только причудливые нелепости, закрывая глаза на гениальность создателя. Большое пожертвование на храм внесёт книготорговец Жузепа-Марии Бокабельи, к которому и придёт некий молодой священник с идеей о создании нового храма. Бокабелья тогда загорится этой идеей — он уже бывал в Ватикане в 1872-ом и всё хотел создать у себя в Барселоне тоже нечто невероятное, был готов вложиться в эту стройку. Вынашивал идеи. Однажды кто-то из членов его семейства сказал: «А строить храм будет архитектор с голубыми глазами!». «Почему с голубыми глазами?», удивился книготорговец. И вот уже после того, как Вильяр то ли заболел, а то ли поссорился с представителями «Общества почитателей Святого Иосифа», он стоит перед новым архитектором и ловит этот взгляд голубых глаз, ярко контрастирующих на фоне обрамленного солнечно-рыжими волосами лица Антонио, и понимает...

И вот храм по зёрнышку уже собирается в мозгу Гауди: неоготическая аспида — алтарная часть храма с семью часовнями — представляла собой невероятной формы скалу, обвитую растительным животным орнаментом, три монументальных фасада — фасад Рождества, фасад Страстей Господних и фасад Славы, каждый вмещавший свою колокольню. Разумеется с внутренним акустическим пространством — для света и звука, как любил великий архитектор.

Антонио работает не покладая рук. Он понимает, что и трёх жизней человеческих не хватит для того, чтобы создать всё то величие, что рождается в его голове, потому пытается успеть воплотить самые ответственные и невероятные его детали самостоятельно. Сперва никто не верит, что этот лес из колонн и башен вообще способен выстоять. Но позже строители заверят — расчёты Гауди верны, Саграда-Фамилия выдержит даже семибалльное землятресение. Он активно работает над фасадом Рождества, ставит целью закончить его до своей собственной смерти, чётко выводя своей рукой всё то, что должно появиться уже после неё под строгим взором следующего архитектора. Для сцены избиения младенцев на данном фасаде он снимает гипсовые слепки с тел мёртворожденных, при помощи хлороформа погружает в сон собак, чтобы ни одна деталь животного не ускользнула от его профессионального глаза. «Мой клиент никуда не спешит», - уверяет Гауди. Он верит и тем, кто придёт заканчивать эту работу вслед за ним: «Нет никаких причин сожалеть о том, что я не смогу закончить храм. Я постарею, но после меня придут другие. Сохраняться должен дух работы, но ее жизнь зависит от поколений, которым она передана и с жизнью которых связана».

Величайший собор строят уже более века, и процесс работы понемногу приближается к концу. Шпилями Саграда-Фамилия Гауди связывает небо и землю. Невероятный, как Вера, как её символ, камень за камнем храм складывался из поколения в поколение. А это, как вы понимаете, не та задача, которую можно выполнить за одну короткую человеческую жизнь. Он выдержал многих критиков — от брюзги Оруэлла, которые назовёт храм «одним из самых ужасных в мире», до Ле Карбюзье, который по достоинству вдохновится работой великого безумца Гауди.

7 июня 1926 года Антонио Гауди снова покинет дом и, по одной из версий, будет наблюдать такие любимые им облака — величайшее из вдохновляющих его творений природы. Рыжему голубоглазому старику, который уже 42 года боролся за жизнь Саграда-Фамилия и стал блаженным безумцем, будет 73 года. Его слезящиеся от старости глаза запомнят только это — небо над бесконечно величественной Барселоной, когда железным чудовищем трамвая вгрызётся в зазевавшегося безумца. Стонущего от боли раздавленного старика в потрёпанной одежде долгое время просто никто не захочет подбирать. Ведь ему нечем заплатить за проезд. И если бы кто-то из неравнодушных граждан не сообщил в больницу для нищих, к концу дня великого архитектора, совсем чуть-чуть не закончившего фасад Рождества, непременно бы просто смели к тротуара, как бесполезную ветошь. Три дня горячки будут последним испытанием Антонио. В три дня горячки погрузится город, который будет ждать своего гения на его привычном рабочем месте — там, в храме. Гауди вёл строительство и поддерживал его, занимаясь поисками меценатов. Он находил их. Находил пожертвования. Как проклятый, обивал пороги всех известных ему состоятельных персон. Но самого Гауди в больнице для бедных так и не смогут найти. После трёх дней мучительно борьбы за жизнь Антонио Гауди наконец-то уйдёт на заслуженный отдых. И будет похоронен там, где уже после его смерти будут продолжать работу сотни человек — в недостроенном храме Святого Семейства. Около десяти лет идут пересуды о том, чтобы причислить Антонио к лику святых, сделать его покровителем архитекторов. Но работы над этим длительным проектом тоже до сих пор продолжаются. Ведь, как известно, заказчик подобных идей никуда не спешит. Верно?